О чем нашептывают грамотные столики
В России интерес к мистике возник еще при Екатерине II, когда в 1780 году Петербург посетил небезызвестный граф Калиостро, назвавший себя тогда графом Фениксом. Поначалу императрица отнеслась к гостю весьма благосклонно, а он с удовольствием демонстрировал свои сверхспособности: изгонял бесов, воскрешал из мертвых, приумножал богатства. Но через некоторое время граф попал в немилость и вынужден был уехать. А сама Екатерина Великая даже написала комедию «Обманщик», поставленную в театре Эрмитажа, обличающая и высмеивающая Калиостро.
В 50-е годы XIX века в России в среде столичной и провинциальной знати возникла мода на спиритические сеансы. Законодателями моды, как и полагается, были члены царской семьи. Главной почитательницей этого развлечения была супруга великого князя Константина Николаевича - брата Александра II – Александра Иосифовна. Как она сама утверждала, ее часто посещали видения и призраки. Она охотно принимала иностранных медиумов и активно искала таковых и в России. Вероятно, по ее совету в Россию был приглашен известный "столовращатель" - Юм.
О спиритических сеансах при дворе подробно пишет фрейлина Анна Тютчева: «Всех нас рассадили вокруг круглого стола, с руками на столе; колдун сидел между императрицей и великим князем Константином. Вскоре в различных углах комнаты раздались стуки, производимые духами. Начались вопросы, которым отвечали стуки, соответствующие буквам алфавита…Стол поднялся на высоту полуаршина над полом. Императрица-мать почувствовала, как какая-то рука коснулась воланов ее платья, схватила ее за руку и сняла с нее обручальное кольцо. Затем эта рука хватала, трясла и щипала всех присутствующих, кроме императрицы, которую она систематически обходила…Должна сказать, что вид Юма во время сеанса произвел на меня более сильное впечатление, чем все остальное. В обычное время лицо Юма довольно незначительно: мелкие женственные неопределенные черты, вид почти глупый, ничего привлекающего к себе внимание, кроме большой моложавости. Но во время сеанса какой-то внутренний огонь как будто излучается от него сквозь смертельную бледность, покрывающую его черты... Между тем Юм и его духи имели такой огромный успех. что сеанс был повторен на другой день у великого князя Константина в Стрельне; кроме того, состоялось еще много сеансов, которыми страстно увлекся государь.»
«Государь захотел вертеть столы. Стол завертелся…На другой день был вечер у императрицы-матери, где опять вертели столы. В сущности, это очень скучное развлечение, тем более что мы никогда не узнаем, что их заставляет вертеться: магнетический ли флюид или нервное сжимание рук. Я подаю голос за последнее предположение… Вечером у государя состоялся сеанс с Юмом…Государь и государыня рассказали мне подробности о сеансе. Стол поднялся, завертелся и застучал, выбивая такт гимна «Боже, царя храни». Слышны были удары стучащего духа, три раза для «да», один раз для «нет», пять раз для алфавита.» Сама фрейлина относилась к этому увлечению довольно скептически, хотя и не отрицала возможного проявления неких потусторонних сил: «Во всем этом есть странная смесь глупости и чего-то сверхъестественного. Нельзя отрицать явлений прикосновения и стуков (скептики объясняют их магнетической силой, до сих пор неизвестной); но зачем духам проявлять себя этими глупыми прикосновениями, щипанием, поглаживанием, похлопыванием, наконец, своими ответами, такими глупыми, банальными, плоскими, что умный человек с плотью и с кровью никогда бы себе их не позволил?...Я не поверю, что душа, искупленная Спасителем после своей смерти, может возиться со столами и щипать людей, чтобы убедить их в бессмертии души. Сегодня ночью со мной случилась очень странная вещь. В комнате великой княжны есть часы с механизмом и тремя обезьянами, играющими на разных инструментах. Эти часы заводятся довольно туго большим ключом, и, как только они заведены, обезьяны начинают играть. Уже несколько дней, как мы не заводили эту игрушку. Ночью я просыпаюсь от сильного шума, в причине которого я себе сначала не могу дать отчета; постепенно я понимаю, что он происходит от колес механизма и что все обезьяны находятся в движении. Шум был так силен, что он разбудил великую княжну и камер-фрау в соседней комнате. Я была несколько удивлена этим фактом, так как с вечера камер-фрау запирает двери, и никто не мог проникнуть через них, чтобы завести машину; впрочем, никому бы это и не пришло в голову. Юм сказал вечером во время сеанса, что духи будут продолжать проявлять себя ночью, и это и есть форма проявления, достойная таких глупых духов, каковы его духи.» Супруга Александра II относилась к подобному времяпрепровождению крайне негативно. К тому же православная церковь такие развлечения не поощряла. Сам император, хоть и участвовал поначалу в сеансах, впоследствии даже снял с поста министра путей сообщения генерала Мельникова, узнав, что тот увлекается столоверчением. По примеру царственных особ провинциальное общество тоже увлеклось спиритизмом. Замечательный жизнеописатель провинциального рязанского общества середины XIX века граф М. Д. Бутурлин довольно подробно описывает и сами столики, и участников спиритических сеансов, среди которых жена тогдашнего губернатора П. П. Новосильцева Меропа Александровна и знаменитые писательницы сестры Надежда и Софья Дмитриевна Хвощинские.
«С самого начала этого 1853 года взошли в моду в России и за границей вертящиеся и пишущие столы. Точного о том мнения я по сю пору не мог себе составить, но отрицать не могу, чтобы не было бы чего-то сверхъестественного в пишущих столах. Опыты с ними происходили на моих глазах, и потому не соглашаюсь с теми, которые утверждают, что тут действует один самообман, Сторонники столь неслыханного дотоле феномена могли, пожалуй, объяснять неподвижность столов и шляп отсутствием у меня животного магнетизма, но таковое пояснение не удовлетворяет меня.
Насчет пишущих столов расскажу то, чему я был свидетелем два раза. Устройство их было следующее. Вышина их была в четверть аршина, а в длину и ширину около шести вершков; вместо четвертой ножки вставлялся очиненный карандаш, и игрушка эта ставилась на стол. Опыты над своим оракулом Меропа Александровна производила обыкновенно вдвоем с тогдашним инспектором Врачебной Управы Поповым. Наложат, бывало, руки на столик, и он пойдет чертить каракули на подложенном под ним бумажном листе. Чтобы добиться возможности прочесть эти каракули, непременно надо было повторять опыт до трех раз; но замечательно и даже необъяснимо было то, что все три раза чертежи выходили однообразные, то есть, по одинаковому направлению: вправо ли, влево ли, вверх или вниз, — так что было видимое сходство между ними. Одно это обстоятельство уже свидетельствует про отсутствие случайности при составлении этих чертежей. Если бы испытатели водили свои руки зря, невозможно было бы чертежам выходить однообразными. При повторении первого опыта некоторые буквы обрисовывались уже правильнее и на том самом месте, где они выказывались при первом и при окончательном третьем опыте, и только тогда можно было прочесть уже без затруднения написанное. Словом, постепенная эта процедура, казалось, напоминала собой усилья школьника, учившегося писать. Всякий столик наименовался каким-нибудь христианским именем, им самим высказанным в ответ на вопрос, как его звали. Столик г-жи Новосильцевой чертил, что его звали Марио Оровески (или что-то сходное с этой фамилией). На вопрос, не даст ли оный некоторых о себе сведений, ответ был: «Убит на дуэли в Венеции в 1822 году и похоронен на Лидо». Заметить следует, что навряд ли Меропа Александровна или г. Попов, не бывшие никогда в Италии, могли иметь понятие о существовании квартала Венеции, называющегося «il Lido». Пораженный тем, что происходило на моих глазах, я написал подробно о сем моей матери во Флоренцию, набожность, праведную жизнь и церковную начитанность которой я глубоко чтил, и просил ее высказать ее мнение об этом явлении, выходившем из известных дотоле законов природы. Мать моя не замедлила отвечать, что подобные опыты были тогда в ходу и за границей, но что церковный авторитет (т.е. римского вероисповедания), не находя возможным удовлетворительно разъяснить подобные явления, запрещает верующим предаваться этому нововведению, не приносящему никакой пользы, и даже склонен к мнению, что тут возможно прельщение нечистой силы, и потому мать моя убеждала меня не заниматься впредь этими опасными или, по крайней мере, сомнительными по их происхождению опытами. Так как и мои наблюдения привели меня к почти подобному же взгляду, то я с тех пор стал относиться с большей осторожностью к этим опытам.
Теперь я должен сделать отступление и забежать восемь лет вперед для дополнения сказанного о пишущем столе Меропы Александровны.
В декабре 1861 года, в бытность мою Таруским судебным следователем, приезжал из Флоренции к нам в Знаменское племянник мой, граф Дмитрий Петрович Бутурлин (это же и было первой его поездкой в Россию для возобновления его права на подданство в настоящем своем Отечестве, в чем он и успел). Вспомнив как-то о моем письме к моей матери, а его бабушки, по поводу пишущих столов, он изумил меня сообщением, что в бытность его в Венеции он справлялся у священника приходской церкви на Лидо и узнал от него, что действительно там похоронен некий Марио Оровески и даже, если припоминаю в точности слова моего племянника, что этот человек умер в 1822 году (или около того времени). Что сказать на это? Не могу себе простить, что, находясь сам в Венеции осенью 1862 и весной 1863 года, я забыл справиться на месте о сем обстоятельстве, могущем пролить свет на столь важный в психологическом и даже религиозном отношении вопрос.
Возвращаюсь к рассказу.
Предсказательного или ясновидящего в ответах на предлагаемые столам вопросы ничего не было (по крайней мере при мне). Так, например, Меропа Александровна однажды спрашивала у своего столика о здоровье и что делала в это время ее невестка, молодая княгиня Прасковья Вяземская, лечившаяся тогда от расслабления ног в Ницце, и ответ был, что она померла. А между тем она возвратилась благополучно в Россию и чуть ли не жива и по сие время. Пораженный виденным мною у Меропы Александровны, я поспешил сообщить о том сестрам Хвощинским, которые в свою очередь рассказали мне, что и у них есть подобный грамотный столик, но что они не могут-де разобрать его ответы, написанные на неизвестном им английском языке. Опыты эти производили тихонравная София Дмитриевна с Николаем Александровичем Слепцовым, товарищем председателя рязанской Гражданской Палаты, ежедневным посетителем Хвощинских. Так как английский язык мне фамильярен, то я просил произвести опыт при мне, но сам не взялся участвовать в нем, сознавая свое магнетическое бессилие. Удовлетворить мое любопытство взялись та же София Дмитриевна и находившаяся тут ее приятельница, молодая Маркелова (дочь одного советника Рязанской Казенной Палаты, девушка замечательная своим умственным развитием и талантом в масляной живописи). Ни та, ни другая не знали английского языка. Вопрос задала Софья Дмитриевна, не сообщая, однако же, его нам, и стол пошел себе чертить каракули, точь-в-точь как новосильцевский столик, и так же, как и там, опыты должны были повторяться до трех раз, прежде чем ответ мог быть разобран. Тогда я прочел действительно по-английски: «Не is now at the theatre». Когда я передал этот ответ по-русски Софье Дмитриевне, она сказала: «Это довольно правдоподобно».»
Спиритические сеансы посещали Достоевский, Аксаков, Рерих, Лесков, академик Бутлеров и многие другие представители творческой и научной интеллигенции. В 1871 г., по предложению Менделеева, при Петербургском университете была создана комиссия для изучения спиритических явлений, которая признала спиритизм суеверием. Полвека спустя в 1922 году Михаил Булгаков написал рассказ «Спиритический сеанс». Действие происходит в одной из московских квартир. Гости и хозяйка, страстно желая узнать, долго ли продлится власть большевиков, вызывают дух то Наполеона, то Сократа. Результатом слишком бурного обсуждения скорого краха установившегося политического режима стал арест хозяев квартиры и их гостей.
У этой истории были реальные прототипы: московские знакомые Михаила Афанасьевича. А в спиритических сеансах – правда, шутки ради – участвовал и сам писатель, и его первая жена Татьяна Лаппа. Татьяна Николаевна родилась в Рязани. Ее дед был знаком с вице-губернатором Михаилом Евграфовичем Салтыковым и служил под его началом. Отец – Николай Николаевич – был чиновником при губернаторе.
«По воспоминаниям Татьяны Николаевны, получив однажды приглашение на участие в таком мероприятии, писатель предложил ей устроить мистификацию: дождавшись сигнала мужа, Лаппа должна была лёгкими ударами по столу изобразить появление духа».
Использованная литература: 1. Игорь Зимин. Взрослый мир императорских резиденций. Вторая четверть XIX – начало XX в. М.: Центрполиграф, 2011 г. Источник: http://statehistory.ru/books/Vzroslyy-mir-imperatorskikh-rezidentsiy--Vtoraya-chetvert-XIX---nachalo-XX-v/
2. Борис Соколов. Три любви Михаила Булгакова. М.: Яуза, Эксмо, 2014 г. Источник: http://bookz.ru/authors/boris-vadimovi4-sokolov/tri-lubv_157.html
3. Эдвард Радзинский. Александр II. Жизнь и смерть. М.: АСТ, 2007
4. Чудакова, М. О. Жизнеописание Михаила Булгакова. М.: Книга, 1988
5. Тютчева Анна Федоровна. При дворе двух императоров (Воспоминания и фрагменты дневников фрейлины двора Николая I и Александра II). М.: Мысль, 1990
6. Записки графа М. Д. Бутурлина. — Любимая книга, Русская усадьба, 2006.
